Арбузов отчаянно замотал головой, как бык, запутавшийся в ярме.

— Да неужели ты до такой… — начал Михайлов.

— Что, до такой?.. Я, брат, из тех, которые половины ни в чем не знают: я, если задумаюсь, так и впрямь в схимники уйду; если возненавижу, так убью; если полюблю, так уж насмерть… вот!.. Горе мое в том, что я тебя и люблю, и ненавижу!.. Чем ты меня привязал, Бог тебя знает!.. Если бы только ненавидел — убил бы, как собаку!.. Вот!..

— Но ведь все это прошло… — в мучительном бессилии пробормотал Михайлов.

— Прошло?.. Что прошло?.. Да ты знаешь ли, что Нелли до сих пор тебя любит!

— Что ты говоришь, Захар!

— Правду говорю! — упрямо мотнул головой Арбузов.

— Нелли тебя любит!.. Тебя!.. И всегда только одного тебя и любила, даже тогда, когда со мной…

— Оставь!.. Не надо! Михайлов невольно умолк.

— Ты думаешь, я глупее тебя? — насмешливо и мрачно заговорил Арбузов. — Я сам знаю, что любит, да что в том!..

— Как что?

— Так… Есть, брат, в женщине один секрет такой.

— Какой секрет?

— А такой, что того, кому она в первый раз отдалась, женщина уже никогда забыть не может!.. И бросит, и другого полюбит, и возненавидит даже, забыть — не забудет!.. И достаточно тому ее пальцем поманить, чтобы она все забыла и к нему опять пришла!.. Презирать себя будет, а пойдет!.. Оно и понятно: ведь в первый-то раз все в жертву приносится, вся жизнь ломается… тут все насмарку, и стыд, и страх, и чистота — все!.. И во второй раз ей уж этого не пережить!.. Ни душой, ни телом не пережить!.. Потому природа человеку на всякий случай по одному чувству дала, и по два раза одного и того же не бывает!.. А там, где бывает, там, значит, и чувства никакого не было, а так, одно свинство!.. Конечно, если бы я Нелли меньше любил, я бы об этом и думать не стал… как ты не думал!.. А ведь я ей все отдаю… так как же я жить буду, когда мне каждую минуту, среди самых страстных ласк этих, будет представляться, что она нас двоих сравнивает!..

— Ты с ума сошел!

Не больше, чем ты!.. Это так и есть, брат, и каждый человек это знает и чувствует, а что не говорят и сами себя обманывают, забыть стараются, так это потому, что иначе жить было бы невмоготу!..

Арбузов помолчал.

— Да что нам говорить!.. Я, брат, в Бога не верю и молиться давно перестал, а… смешно сказать… каждую ночь думаю о том, чтобы ты или умер, или убили тебя невзначай как!! Господи, думаю, ведь умирают же другие! Почему не он?.. Сделай так, Господи!.. Со слезами молился!.. Смешно, сам знаю, что смешно, и никому бы я этого не сказал, да теперь уже все равно!..

— Почему ты все говоришь, что теперь все равно? — вдруг спросил Михайлов.

Арбузов как-то странно, даже как будто насмешливо, точно удивляясь его недогадливости, взглянул на него.

— А потому! — грубо ответил он и отвел глаза.

— Ведь ты только что сказал, что меня ты убить не можешь…

— Тебя не могу! — глухо ответил Арбузов. Михайлов пристально посмотрел на него.

— Ты… ты себя убить хочешь? — с испугом вскрикнул он и почувствовал, что вся кровь отлила от сердца.

Арбузов ничего не ответил.

— Значит, правда?.. Да говори же! — закричал Михайлов и встряхнул его за плечи.

Арбузов медленно и тяжело повел глазами в его сторону.

— Все равно! — едва слышно сказал он. Михайлов выпустил его и отшатнулся.

— Не может быть этого, Захар!.. Ты сумасшедший!.. Зачем?.. Что ты этим сделаешь?..

— А что мне делать-то? — с мрачной иронией спросил Арбузов.

Михайлов растерянно смотрел на него.

— То-то и оно!.. А как Нелли себя убьет? — болезненно искривившись, тихо прибавил Арбузов.

— Нелли?.. Почему Нелли?.. Арбузов пожал плечами.

— А ты что ж думал?.. — нехорошо усмехнулся он. — Что ж ей… танцы танцевать, что ли?.. И убьет!.. Да, может, уже убила!.. Что же, не все ли тебе равно, одна, две!..

— Захар! — крикнул Михайлов и вдруг сорвался.

Что-то странное сделалось с ним. Порой казалось, что все это происходит во сне. Горячечный бред Арбузова звучал дико и страшно, тяжелая голова его качалась перед глазами, как кошмар. Все путалось в душе:

Нелли, Арбузов, Лиза, Краузе… белоусый денщик-солдат Тренева вдруг выскочил откуда-то из памяти… Арбузов хочет его смерти!.. Он сумасшедший!.. Он нарочно пришел, чтобы толкнуть его на смерть…

Та страшная, безысходная тоска, которую он впервые почувствовал в пустом номере московской гостиницы, вдруг подступила к самому сердцу Михайлова. И внезапно представилось ему, что какой-то огромный мучительный узел запутался в душе его и нет другого выхода, как в самом деле разорвать его сразу!.. И все кончится, и не будет уже завтрашнего дня!.. Завтрашний день!.. Сегодня приходила Нелли, потом он был у доктора Арнольди, потом прибежал солдат, сейчас сидит тут Арбузов… Но завтра уже не будет никого, может быть, не будет ни Нелли, ни Арбузова, как нет Лизы… Лиза!.. Он еще почти не думал о ней, гнал воспоминания, метался от человека к человеку, чтобы не думать!.. И ему кажется, что он даже еще и не понял всего. Но завтра, в свете белого равнодушного дня, все поймет, весь ужас встанет перед глазами!.. Лиза!..

«А картина?» — вдруг вспомнил он, и острая тоска сжала ему сердце, точно он уже знал, что не успеет окончить ее.

Завтра придут люди, вынесут все его этюды и картины… мастерская будет стоять голая, ободранная… на следующей выставке не будет его картины… только где-нибудь в музее, холодное, как мраморный памятник на могиле, останется его «Лебединое озеро»… Что ж, не все ли равно!.. Отчего же так больно и так грустно?.. Отчего нет никого, кто бы пожалел его?.. Зачем Арбузов рассказывал про этого прокурора?.. У того тоже не оказалось никого в решительную минуту!.. Но ведь этот прокурор всех ненавидел и презирал!.. А он?.. Не ненавидел, не презирал, но и не любил никого, кроме себя!.. «Чужой кровью не поливают цветов счастья»! Разве он захотел этого?.. Лиза, Лиза!..

— О чем ты думаешь? — как будто откуда-то издалека, сквозь туман, услышал он голос Арбузова.

— А? — машинально переспросил Михайлов и вдруг странно, точно в первый раз увидел, посмотрел на него.

Вот этот человек хочет его смерти… Какое странное у него лицо, у человека, хотящего смерти… Чьей?.. Моей смерти!.. Какая нелепость!.. А Нелли?.. Ну да… он не может простить и забыть и имеет право на это!.. Только зачем так грубо, жестоко?.. Неужели ему не жаль меня?.. За что?

Арбузов, подняв голову, с недоумением смотрел на Михайлова, на его бледное, исхудавшее, искривленное лицо с мутными, куда-то внутрь смотрящими глазами.

— Сергей! — сказал он громко и тронул его за руку.

Одну минуту Михайлов тупо, как бы чего-то не понимая, смотрел на Арбузова.

— Сергей! — вторично, громче, уже со смутным страхом позвал Арбузов.

Михайлов всем телом повернулся к нему и вдруг улыбнулся бледной, просящей улыбкой.

— А знаешь, — проговорил он каким-то чужим голосом, — это странно, что ты именно сегодня пришел…

— Что ж тут странного?

— Как будто знал…

— Что знал? Что ты говоришь?

— Так… — вяло махнул рукой Михайлов. — Не стоит… потом!..

— Да что — потом? Ты пьян, что ли? — с тревогой крикнул Арбузов. Его огромная черная тень судорожно метнулась на потолке.

— Нет… А знаешь, я сегодня новую картину начал, — вдруг оживленно, как бы хватаясь за что-то, быстро заговорил Михайлов. — Хочешь, покажу?

— Я видел, — угрюмо ответил Арбузов. — Мне не до картин.

— А, видел? — упавшим голосом переспросил Михайлов и растерянно провел рукой по лбу. — Я сегодня целый день работал…

— Нашел время! — злобно возразил Арбузов. — Как раз сегодня тебе картины малевать!.. Михайлов схватился за голову.

— Да что с тобой? — повторил Арбузов в странном раздражении. — Ты не болен?..

— Нет, я здоров… только… А ты интересно это про прокурора рассказывал…

— Ты с ума сходишь, что ли? Или смеешься? — злобно проговорил Арбузов, чувствуя, что какой-то непонятный страх начинает сжимать его сердце.